[indent] За такие занудливые поучения Джону иной раз хотелось крепко приложить отца Тука между лопаток, чтоб примолк, а то и сразу кулаком в лоб, чтобы повыбило из башки глупое поучение. Нашел тоже себе прислужника! То подай, это принеси! Однако, руку на толстяка йомен поднимать ну не то чтобы опасался, но избегал, даже когда тот, напившись, начинал совестить его, грозя адскими муками. Если завидно - скажи да и все тут! Да и не верилось в том, что масляный, точно блин у епископа на столе, причетник упустит свое, коли придется; врет, врет юбкотряс, провалиться на этом месте, если тот втихаря не тискается с какой-нибудь девкой на сеновале! Уж больно довольным возвращался тот иногда после своих трудов по ближайшим деревням.
Выполнять его наказы Джону было не в тягость. Подумаешь, набрать да стащить вязанку валежника старику, или поправить прогнивший порог вдовице! Дело, как говорит причетник божеское, да и трудов - кошке чихнуть. Взамен же люди делились с ними своим скудным скарбом, могли пустить переночевать в глухую ночь, но главное - принимали у себя, словно семью.
[indent] Доселе Джон таскался в окрестностях Ноттингема и Ньюарка один, пользуясь тем, что в Лестершире его физиономия еще не примелькалась местной страже, и пару раз добирался даже до Ашби, поглазеть на приезд принца да потолкаться на местной ярмарке, с которой пришлось потом удирать на чужом возу, под сеном. Раз или два в год он забирался совсем уже в дикий край, почти на северную границу, чтобы навестить одинокую могилу, где под одним камнем спали родители, что померли как-то вдруг, едва не одним днем, не успев порадоваться, что приемыш начинает приходить в ум, и вместо сказок об отце да братьях в высоком замке (а что еще может рассказать дитя что подобрано с трупа в грязной луже; не иначе как принц погорелого царства) начинает рассуждать о том, как прожить. Правда, к пастушьему делу долговязого как жердь мальчишку никогда не тянуло, но длинные ноги без устали мерили землю, а крепким рукам было едино: карабкаться по оврагам, стричь шерсть или отбиваться от волчьих когтей. Может бы даже и вышел из Джона хозяин, да только в отаре случился падеж, потом слегли оба родителя, а потом и подлец-приказчик явился, прихватив тощего юнца, в чьих глазах не успели высохнуть слезы, над свежей могилой, говоря непонятные слова про налоги, наследство и королевский приказ.
Куда деваться?
[indent] Впрочем, он не горевал. Приказчик и сподручные, поди, еще долго почесывались, вспоминая, как выбирались из подожженного овина; может быть, даже и доложили бейлифу за порчу имущества - вот только Джонни им было уже не поймать. Он был далеко по ту сторону, во враждебной шотландской земле, пролезши туда по холмам и расселинам, ведомым только одним пастухам, да, может быть, еще лесному народцу. Затем, как пришел, вернулся обратно, попавшись на воровстве; по дороге в ночи убежал. А дальше... дальше все как по маслу.

[indent] ... Поэтому мало что могло так тронуть здоровенного детину, что играючи переплывал Трент прямо под Ноттигемским мостом, как слезы в глазах одиноких вдовиц или суетливо семенящий бок-о-бок старик, которому в лютый мороз принесешь мешок угля, да колкую, заледеневшую вязанку хвороста в придачу. И выходило, что, помогая причетнику, а то и подряжась вскопать чужой огород, он чувствовал себя... хорошо.
Не так, конечно, как гуляя по лесам вольной птицей, постреливая королевских оленей или впиваясь зубами в их сочное, пахнущее дымком и обжигающе-горячее мясо. Не так именно. По-другому. Но тоже хорошо.
[indent] Вот и сегодня он вдоволь порезвился, налаживая ловушку для самого свирепого зверя, а потом вдосталь катаясь с визжащим щетинистым кабаном по траве, рискуя вот-вот получить в бок клыком, или в брюхо - кабаньим копытом. А теперь, довольный, в превкушении сытного ужина, слушал сейчас попеременно то наставленья монаха, то недовольное бормотание собственного желудка.
Усмехался.
- Так-таки и нос отвалился?- насмешливые глаза из-под широких бровей блестели, отражая огненные сполохи и искры, взмывавшие в небо в надежде достать до луны. Бывало, в осенние ночи Джон и сам с тоскою поглядывал на ее белый, ровно у сырной головы, бок, в мечтаньях укусить солоновато-сладкую плоть. Голод не тетка.
- И как же он там ходил потом, безносый-то,- продолжал йомен подначивать собеседника. Вытянув шею, посмотрел в костерок, на жаровню. Сочное мясо шипело, по краю идя пузырями, капая прямо на угли, от чего по лесу шел одуряющий аромат. Псина и та забыла охранять причетникову пещеру, и сидела рядом, роняя слюну из пасти и часто, со вкусом, облизываясь.
- А что до одной девы, так я тебе скажу, отче: даже если оленину жрать круглый год, как господа в замке, и с нее на другое потянет. Хоть на пучок редек, хоть на яблочко дикое. Ты вот хоть и монах, а смекаю, не одним только сухим горохом прокормляешься,- весело подмигнул он.- Чего же мне-то...

[indent] Какой-то звук, отдаленный, тревожный, прервал его слово. Джон выпрямился, оглянулся, а затем вовсе отвернулся от костерка, давая глазам привыкнуть к ночной темноте. И приняхался, как и пес, недовольно ощерившийся у его ног.
Кто-то чужой. И едва ли зверь.
- Прибрался бы ты тут, отче,- снимаясь с места, и подаваясь к тайнику, где во время своих поночевок прятал оружие, нехорошо усмехнулся он.